sonya-n, спасибо за твой мотивирующий отзыв! Конечно, перепосты можно, никаких проблем. Если можно, указывай при этом и ты и кто другой, если решат перепостить, ссылку на этот форум. Мне ничего не нужно, а вот форуму польза - это очень хорошо. Пусть заглядывают, читают, пишут.

Про Домал у меня 8 как бы "глав". Не хотел выкладывать все разом, а то там не доскролишься и текстом придавит. Я их на старом форуме Виатора в закрытом разделе выкладывал, и они, конечно, остались у меня на компе. А сейчас дополняю и переношу сюда.
Вот сейчас как раз выложу еще одну. А вечером еще. За пару-тройку дней таким образом здесь будет, так сказать, небольшой отчет по этой теме.

Про твои истории -  интересно у тебя наяву случалось, без всякий "расширителей сознания".
Мне кажется, ни в том мире, ни в этом, мы "им" нужны намного больше, чем "они" нам.
Я когда про союзников у Кастанеды читал - аж на месте ерзал - вот они один в один те сущности, которые нам губу оттягивали, на затылок давили, за руки ниже плеч брали, сжимали и движения сковывали. Один в один. И столько совпадений в их описании... Впрочем, не буду забегать вперед. Чем тут информацию комкать - лучше уже готовое выложить.

Но по-поводу взаимной нашей и "их" "нужности", не сомневаюсь - есть в нас нечто такое - как угодно называй - сила / энергия для нагвалистов, душа для христиан.. Так вот ради этого они готовы выложить многое и побиться всерьез.
Другой вопрос, что они нам могут такого ценного предложить в обмен на "нашу бессмертную душу", что у них вообще есть такого, что нам прямо так уж необходимо.
На уровне слов понятно - "обмен энергией", "сила", "расширенные возможности", но лично мне это все там не понравилось. ОПять вперед забегаю.
Но если не забегать вперед, а вспомнить Кастанеду, то, помнится, дон Хуан совершенно не жаловал союзников, хоть и имел парочку.
Да и Карлос как-то дистанцировался от них и у меня не создалось впечатления, что они с Паблито действительно переняло по паре союзников, описанных в том событие на скале, где Хуан с Хенаро их им демонстрировали, когда Карлос в конце понял еще кому какие будут принадлежать.

Отредактировано ML (10.07.21 10:53)

2.

Уже с первых опытов все мы столкнулись с одним и тем же феноменом - как правило, совершенно непреодолимыми затруднениями вспомнить.
Большая часть того запредельного по степени важности опыта так и осталась недосягаемой.

А вспомнить было что. И еще как было. И я старался не забыть изо всех сил.
Другие участники за очень редким исключением не придавали столь огромного значения как я попыткам вспомнить, и предпочитали вместо этого просто вернуться в Домал и пережить что-нибудь еще.

Нас там учили. Знание давалось само собой. Ты словно за один миг узнавал больше, чем за всю прожитую жизнь.
Мы были в совершенно невероятных мирах или местах, совсем не знаю как это и называть.
Нас при этом никто не сопровождал. Мы просто оказывались там один на один с чем-то совершенно неописуемым и при этом исполнялись без всяких слов мудростью и знанием о том, что мы в данный момент наблюдаем.

Поначалу со мной несколько раз происходило некоторое странное событие, к которому я даже не догадывался с какого боку подойти:

В какой-то момент я чувствовал, будто кто-то очень нежно, как если бы не хотел, чтобы я почувствовал его прикосновения, начинал оттягивать на моей спине пальто или куртку.
Я всегда воспринимал вначале так, будто верхнюю одежду именно кто-то оттягивает, хотя не ощущал ничьего присутствия.

Потом я понимал, что мое пальто никто не тянет, а как раз наоборот - из моей спины между лопаток вдруг как бы прорезается из моей плоти какой-то рог или сабля. Она вытягивалась все дальше и дальше и тем самым оттягивала мое пальто все дальше и дальше.

По ощущениям он оттягивала его сантиметров на 40-50.
Потом моя сабля или рог прорывали пальто и оно беззвучно лопалось, после чего эта сабля, оказавшись совсем не твердой, словно бы собиралась в воздухе в подобие небольшого шара и улетала через мою голову вперед, туда, куда я в данный момент смотрел.
Мое пальто при этом опадало до прежних границ и я снова чувствовал его прикосновение.
Я даже спохватывался в первые разы, что пальто мое теперь дырявое на спине между лопаток, снимал его и с облегчением отмечал, что никакой дырки там не появилось.

После этого я всегда слышал протяжный и уже хорошо знакомый гул, это уже ставшее привычным "оооооооооууууууууууууу" и передо мной водружался Домал.
В первые разы он выдавал мне подзатыльники и оттягивал нижнюю губу, а потом перестал. Но песни пел всегда. Одинаково тяжелые и бездушные. Иногда одни и те же.
Я все пытался понять, почему ни Ромище, ни кто либо другой ни разу не слышали этих песен Домала, хотя и видели его не реже, чем я.
Одно из объяснений я себе придумал - я ведь и сам писал песни и играл в группе, а другие нет. И потом, они могли просто не помнить.

Там было такое... Что-то типа огромнейшего вращающегося многоуровневого колеса, точнее, множества колес, встроенных одно в другое - просто какое-то вселенское чертово колесо, точнее колеса.

И когда я в нем оказывался, то чувствовал, что не сел в него вдруг, а никогда его и не покидал, просто раньше не чувствовал, а теперь чувствую его жуткое могучее вращение.
И дух захватывало, потому что оказывался ты вдруг совсем не в том самом месте или даже целом колесе, на котором был, а совсем в другом.
И несло тебя через ТАКОЕ, даже не несло, ты мог там надолго остаться, а потом понестись еще дальше, и дальше, и дальше.
И где ты только ни был и чего ты только не видел.  А потом тебя словно выбрасывало куда-то, где было твое тело и ты влетал в него со всего налёта и понимал, что мог влететь и совсем в другом месте.
И дух захватывало и тут же принимался вспоминать - а где же я был и что же я видел и чему там научился. До глубокого сокрушения сердца доводили попытки вспомнить.

Помню сокрушающегося в муках вспомнить Ромище, когда он плакал, держась обеими руками за голову и стонал сам себе:
"Было ведь это, а не не было! Было ведь это, а не не было!"

Там были миры, в которых по ощущениям проходили годы и даже целые жизни.
Я даже поговорку придумал, которая очень понравилась Ромище и он ее потом часто вспоминал:
День дыхнуть как жизнь прожить.

Из одного мира я вернулся настолько умудренным, что даже стал старым. И когда вернулся, мною сразу же овладел жуткий страх, что я вдруг перескочил из молодости сразу в старость и теперь 70-летний старик.
В подвале, понятно, не было никаких зеркал и я кое как растормошил пребывающего еще в Домале Ромище:
- Ромище, я молод?
Он только хлопал на меня глазами:
- Что?
- Я еще молодой? Не старый? Только честно! Говори как есть.
- Ну да.. кажется..
- Какое, ***, "кажется"?! Пошли на свет, посмотри как следует!
Пока мы выбирались из нашего темного отсека без окон, где дышали лежа на диванах, в другой отсек, где были окна и больше света, мое сердце выпрыгивало из груди от страха, после этого ромищиного "кажется".

Я встал у окна и принялся разглядывать мои руки - они вроде бы не постарели. Тут подоспел Ромище, вгляделся в мое лицо, и кивнул:
- Ну да, молодой. Какой и был. А с хера ли тебе стареть?

Разумеется, к этому моменту я уже совершенно позабыл и не знал более, что за мудрость мне только что была открыта и что это был за мир, где я провел очередную жизнь, да так, что умудрился постареть.
А про "забыть" можно было и не говорить. Я давно понял, что чем глубже и значительней был некий опыт, тем безнадежнее для вспоминания и с совершенно полными концами он исчезал из памяти.

Было и не раз, когда перед нами открывались едва ли не все тайны мироздания. Мы знали всё и обо всём, но стоило вернуться - не оставалось порой и налета предположения о том, что и о чем мы только что знали.

Иногда в наших путешествиях у нас все же обнаруживались невидимые "попутчики".
Однажды, вернувшись домой поздним вечером после очередного визита в Домал, точнее, вернувшись в процессе самого визита, так как я по дороге домой немножко поддыхивал, я разделся, улегся в кровать и продолжил дышать.
Был поздний зимний вечер, а может уже и ночь. Я не помню, что со мной в тот раз происходило, но я был где-то недалеко, как бы в пределах того самого близкого к нашему мира, в том нашем мире-близнеце с населяющими его Вылшаядомсхо, самим Домалом и иными, о которых не имеет смысла отдельно рассказывать.
Как и всегда я был полностью погружен в какие-то переживания и лишь периферийным вниманием отмечал иногда, что лежу раздетый в моей кровати, ногами к окну.

Вдруг, под самым моим окном раздался громкий женский вопль.
Кричала какая-то поддатая баба в возрасте. Она, как я в тот момент совершенно точно знал, как раз проходила под моими окнами и увидела в далеке какого-то своего такого же дурацкого знакомого и заорала ему.

В одно мгновение во мне от неожиданности словно все сжалось пружиной и тут же бешено разжалось с физически ощутимым всполохом какой-то огромной внутренней силы.
Меня словно прошибло некой сильнейшей волной, или внутренним ударом изнутри. Сознание обострилось и ускорилось, я мгновенно собрался в единое сгруппированное, готовое к атаке целое.

После короткой паузы вся моя комната разом словно ожила и пришла в движение.
Из под потолка надо мной и дальше, ближе к окну, из углов комнаты, что у окна, а также со стен рядом со мной, вдруг разом зашикали, зацикали и швырнулись на остановившуюся под окном тетку (я знал, что она остановилась под моим окном) сразу несколько компаний чем-то похожих и все же разных типов существ.
Какие-то из них обозначили себя как заостренные в крайнем негодовании чичикающие стрелочки-лучики, другие - колючие светящиеся сгустки, и все -  с разных сторон, группами направленные на стоящую под моим окном.

Они швырялись на нее, оттягивались назад словно на резинке и швырялись снова и снова.
Я оторопел от происходящего. Я и представить себе не мог, что окружен таким количеством попутчиков.

Я без сомнения знал причину их невероятного негодования. Они только что как бы грелись около меня, подпитывались мною и не ведали проблем, как вдруг меня напугал неожиданный вопль и я импульсивно взгрел их таким ударом сконцентрированной порции эмоций, или энергии, или черт его знает как это вообще назвать и выразить словами, что их попросту повышибало к чертям из их укрытий, и едва ли не контузило.
Им досталось поболее моего и они за это страшно разозлились на кричавшую.

Они все шишикали, чичикали, щищикали, цицикали и швырялись на неё со всей яростью на которую были способны.
Вся моя комната словно пульсировала в возмущении, и я услышал тяжелый, протяжный стон женщины под моим окном.
Мне показалось, что ей стало плохо с сердцем.

- Интересно, выживет ли? - Пронеслось у меня в голове. Я не встал и не подошел к окну посмотреть на неё, я уже успокоился и снова держал кулак у рта, и меня снова повлекло куда-то в безграничные неизведанные дали.

Отлично! Здорово! Рад, что понравилось. Конечно, переноси, дублируй где считаешь нужным 

3.

В один прекрасный день, точнее, ночь, я снова оказался на том самом Чертовом Колесе, о котором я упомянул в предыдущем повествовании.
По возвращении меня угораздило почему-то промахнуться как бы "при соскоке" обратно как бы в мой мир и в мое тело.
То есть я уже несколько раз до этого сам собой и никак этому не способствуя оказывался сначала как бы на нашем "колесе", а потом, как если бы соскакивал с него на перрон из довольно быстро движущегося вагона.
И оказывался как бы подхваченным кем-то сильным, который одновременно являлся и моим телом тоже.
Происходило это настолько само собой, что я потом, анализируя ощущения объяснял это себе как некий физиологический механизм, когда мой мозг возвращался как бы в "нормальный прежний" режим, в нашу реальность.

А в этот раз он, почему-то промахнулся мимо своего нормального состояния и вернулся словно не туда. Я в одно короткое мгновение разом увидел, куда меня угораздило вернуться. Точнее - оказаться. Точнее масштабы того, куда. Интересно, что чувствовал я себя совершенно нормально. То есть, если бы не то, что предстало передо мной - во всем я был прежним и земным. Прекрасно помнил кто я, где живу и тому подобное. Но то, что мне открылось.. Это самое жутчайшее, что можно когда либо увидеть и невозможно себе вообразить при самой буйной фантазии.
Причем увиделось оно словно в одной короткой вспышке, которая, тем не менее имела временное протяжение.

Я оказался не знаю где, но мне кажется, что если бы по соседству находилось целое скопление активных черных дыр, да не просто черных дыр, а тех, самых крупных, что находятся в центрах галактик, которые жрали бы прямо у меня на глазах соседние звезды и бешено тянули меня к себе - это был бы просто рай в сравнении с тем, где я оказался.
Сначала я это словно почувствовал, а потом сразу же и увидел.
Почувствовал я, что то, куда я только что загремел, будто бы вдруг прямо сейчас рванет на месте. Причем всё и сразу.
Словно до сверхвзрыва осталась какая-то пара секунд и у меня уже нет ни времени отсюда убраться, ни места, где я мог бы скрыться и спастись.

Я вдруг без всякого предупреждения и подготовки оказался в супер-бесконечно-абсолютной-бесконечности.
Эта бесконечность была настолько беспредельной, что любое наше мирское узколобое представление о бесконечности в сравнении с ней оказалось бы не более, чем пыльным чуланом или банки с пауками, о которых говорил Свидригайлов Раскольникову.

Бесконечность, трактуемая до сей поры моей головой при употреблении слова "бесконечность", рисовалась воображением как некая бесконечная трехмерность длины, ширины и высоты.
Она ассоциировалась с чем то подобным видимой части космоса, необъятным просторам небесного объема, ночного неба над головой и другой частью космоса под ногами.

Бесконечность же, увиденная мной, простиралась в бесконечное количество сторон, хоть это были и не стороны в понимании сторон.
Бесконечность оказалась еще бесконечно-чудовищней бесконечна той, что была нарисована прежде моим воображением. Я буквально на долю секунды бросил взгляд на то, что сам себе называл потом измерениями.
Само это слово "Измерения" вообще не отражает на самом деле ни малейшей сути измерений. Открывшиеся вдруг бесконечные "измерения", составляющие бесконечные миры, простирались на бесконечные расстояния, где не было ни концов, ни начал ничему, ни в чем и нигде.

В то же мгновение ко мне пришла неопровержимая уверенность, что за всем этим Кто-то стоит. Тот, Кто не просто Творец, но одним из проявлений Которого и были эти бесконечные Бесконечности.
Я совершенно рехнулся от ужаса. И тут ко мне, словно молния, пришло предупреждение, что сейчас я увижу Того, Кто это Создает. Именно Создает, а не Создавал когда-то. Создает ежесекундно и непрерывно и создавал всегда, потому что это тоже Он всегда и везде и ничто иное, кроме Него.

Это было настолько смертельно для восприятия и настолько бесконечно-гнетуще-величественно и одновременно настолько жутко, что я перестал быть собой и превратился в чистейшую эманацию животного ужаса.

Я чувствовал, что сейчас рванет! Но не Бесконечность - рвану я, разлетаясь частичками нейтрино моего сознания сразу во все стороны, миры, измерения, их переплетения, и переплетения из переплетений, и их переплетения из переплетений их переплетений.... прямо сейчас..

В ужасе, не менее бесконечном, чем Увиденное, я словно бы увидел тонущую среди бесконечного числа других таких же бесконечных миров, мою милую, любимую, родную, так хорошо знакомую, такую уютную, такую крохотную, такую близкую мне совершенно жалкую, условную мою реальность.
Моя пустячная несчастная реальность оказалась лишь едва заметной тонкой пленкой, наподобие тонущего полиэтиленового пакетика в бесконечном океане из океанов бесконечной ткани Бесконечного Мироздания.

Моя реальность была столь условна и эфемерна, что я в едином порыве, сам не помня как, нырнул в этот жалкий полиэтиленовый пакетик, я словно ощутил вдалеке, а потом почувствовал физически то микроскопическое колесико, которое еще недавно было тем огромнейшим колесом, мимо которого я в этот раз промахнулся. И с непостижимой быстротой лихорадочно, изо всех моих жалких бесконечно-маленьких силенок я метнулся к нему, в него.. И принялся лепить, укреплять и создавать её, ту самую мою любимую реальность для себя по-новой. В моих суетливых попытках я был подобен визгливому трясущемуся поросенку, чей ничтожный домик сдул одним махом невообразимо холодный и безжалостный бесконечно огромный серый волк.
Да какой там поросенок - визжала и суетилась лишь жалкая память о поросенке из прошлого.

Я уже был тут, в нашем мире, но он еще не был нашим миром. Он был слишком эфемерен и мог исчезнуть и потеряться навсегда в любой момент.
Я был до того напуган, что в мгновение ока соорудил для себя по-новой мой жалкий мир-домишко из прутиков, травиночек и веточек и забился в его самый дальний угол.
Я клялся, что никогда-никогда-никогда на свете больше не свяжусь с этим ужасным, проклятым Домалом.
И проклинал себя, что наслушался придурошных идиотов и связался с этой дьявольской смесью.
И я на самом деле на несколько месяцев к чертовой матери вообще к чертям собачьим завязал с Домалом.

А тогда, в момент возвращения, потрясение и ужас были столь велики, что несколько ночей кряду я не решался заснуть, чтобы не дать шанс той виденной мною Бесконечности овладеть мною во сне и всосать меня обратно.

Я спал короткими неглубокими присестами, пристроив три подушки в углу. Я садился на кровати, и устаканивался, вжимался в обложенный тремя подушками угол.
Как только я кемарил и начинал заваливаться во сне, я вздрагивал, просыпался и ненадолго засыпал новым коротким тревожным сном.
Такие сны на протяжении нескольких ночей измотали меня до такой степени, что однажды я устал вконец, и не заметил как растянулся на кровати и провалился в глубокий беспробудный сон.
Я проспал, ни разу не проснувшись, до вечера следующего дня.

Бесконечность не тронула меня, я ей был совершенно не нужен. Тогда я начал понемногу успокаиваться и решился вернуться к обычному сну.
Тем не менее, я и думать не думал рассказывать об увиденном кому бы то ни было. Даже Ромище.
Я знал, что не смогу и близко описать увиденное, и не хотел его умалять своими жалкими попытками описания, когда и слов-то не было чтобы описать.
Но самое главное - я до смерти боялся, что за одну только бесплодную попытку описать это увиденное, не говоря о том, что я не вправе был о нем даже заикаться - буду наказан самым страшным образом.

Со мной было что-то очень сильно не так. Скажем, гудок машины за окном, не только едва не доводил меня до инфаркта, а сносил меня куда-то прочь из моего уютного мира.
У меня очень сильно болело на протяжении многих дней в районе пупка, порой будило ночью этой болью и я подолгу не мог уснуть.
На меня накатывали ощущения полнейшей нереальности всего, что я видел и в чем как-то пытался участвовать. Не помогал даже алкоголь, который, вроде бы, должен был меня просто вырубить.
Я на полном серьезе собирался идти к психиатру на прием с просьбой обколоть меня чем угодно и запереть за бетонными стенами на несколько месяцев, желательно в отделении для буйных, чтобы хоть они вернули мне прежние якоря и опоры.

И тут ко мне вдруг пришло воистину Великое Спасение! Настоящее спасение! Надежный и монолитный якорь, который действительно держал и удерживал.

Я вдруг обнаружил, что любая мысль о сексе как ничто другое тянет меня в мое такое желанное теперь обыденное, быдловое, деревянное, идиотское состояние.

Стоило мне представить себе женские ноги, в том месте где на них заканчиваются капроновые чулки на подтяжках, как я словно бы тяжелел, и креп, и утверждался в нашем хоть все еще и очень жалком, но все же медленно крепнущем и тяжелеющем вместе со мной мире. Тяжелеющем, как встающий член, мире!

Еще недавно я бы не культивировал подобные мысли, не стремился бы обыдлеть, словно физически превращаясь в член. Но теперь я умышленно искал отупелости и деревянности.

Отупелость была моим спасением от бесконечности. Знакомый мне идиотизм являлся пусть лишь и только жалкой иллюзией защищенности, но все же был при этом и надежной непроницаемой стеной, за которой не было видно Того, на фоне Которого даже наш огромный мир превращался в полнейшее ничто.

Я даже обзавелся еще одной подружкой, помимо той, что у меня была, чего не стал бы до этого делать. И теперь я просто великолепно тупел и деревенел, приобретал долгожданный вес, тяжело опускаясь на дно, делаясь свинцовым, тяжелым, конкретным, неподвижным.

Кроме того, я обзавелся целой прекрасной коллекцией самопальных порнографических фотографий.

Я их прятал, распихав по ящикам стола, доставал, ворошил и рассматривал как истинные сокровища, чувствуя, как при этом тяжелеет, крепнет и утверждается вместе со мной и спасительная трехмерная реальность.

Теперь я знал наверняка, почему похоть в христианстве считается одним из самых страшных пороков. Эта самая похоть уводила на раз не просто от какой-то жалкой попытки верить в Бога, которого ты и представить-то себе толком не мог.
Моя замечательная похоть стала Истинным Действенным Лекарством и Спасением, чтобы увести от самого что ни на есть Настоящего, Виденного мною на самом деле. Того истинного Безмерного Ужаса, не нуждающегося для меня ни в каких дополнительных доказательствах и попытках в него "поверить".

Не обошлось и без курьезов.
Я как раз за несколько дней до истории с Бесконечностью перекрасил в черный цвет всю мою одежду, включая обе пары джинс (тогда это было много), рубашки, трусы, носки, а также постельное белье.
Мне тогда влетело от матери - мало того, что я испортил оба моих комплекта постельного белья, так еще и большой эмалированный таз с эмалированным же ведром.
Их стенки потом так и остались серо-голубыми.

Но это еще пол-беды. Хуже было то, что я и сам теперь ходил с ног до головы синий, так как ночью меня мазала краска с постельного белья, а днем с одежды, которую носил.
Даже лицо синее стало от черных подушек.
Лицо я по-утрам кое как умудрялся отмывать с мылом, а вот натираться часами мочалкой под душем мне не хватало ни терпения, ни времени.

Обе мои подружки, едва завидя меня голым, хохотали до собственного посинения, а я крутился рядом с ними как вурдалак из фильма Вий и все просил, чтобы не обращали на это внимания.

Моя подружка при первой же моей попытке к ней пристать, спросила, не синий ли я теперь и между ног тоже.
Я принялся горячо объяснять, что поскольку я покрасил все, включая и трусы, то, конечно, немного синий, но что важен не цвет, а отношения между людьми. Ведь я прежний, независимо от цвета кожи. И что, в конце концов, не обязательно ведь при сексе рассматривать мой член, главное же сама близость и чувства.

Эти мои объяснения довели ее до самой настоящей истерики. Она просто не могла остановиться и все хохотала и хохотала..
Потом, устав хохотать, она потребовала, чтобы я ей показал свои причиндалы, что я нехотя и сделал в надежде, что теперь-то, устав хохотать, она наконец-то согласится.
Но увидев меня без трусов, она захохотала пуще прежнего и стало ясно, что ни о какой близости в этот раз не может быть и речи.
Я и сам захохотал с ней вместе до полного изнеможения, что сыграло свою положительную роль в возвращении меня к моей прежней личности.

Впоследствии я усердно отмывал уже не только лицо, но и "это самое место", но вид мой сделался еще хуже прежнего - теперь я стал синим вурдалаком с розовым пенисом.

Корчило со смеху и Ромище, перед которым я хоть и не скакал, конечно, голым, но который в первый же день заметил мою нездоровую синюшность на лице и руках.
Я, конечно, рассказал ему о причинах моего полного посинения. Я видел, как ему хочется поржать, увидев мое тело целиком, но, по понятным причинам, он даже не заикнулся об этом.
Позирование перед мужиком, пусть даже твоим лучшим другом - это даже для того чтобы посмеяться - полный перебор.
Ромище придумал мне новую кличку - Индиго. Он это так придумал потому, что старая моя кличка - Левис, приобрела теперь дополнительный смысл: Левис - джинсы, а джинсовая краска - индиго.
Он был моим другом и никому, конечно, больше про эту кличку не говорил.

Время шло.
И как же, черт возьми, было здорово и спокойно, когда Бесконечность ограничивалась для меня теперь десятиметровой комнатой на родной улице с видом из окна второго этажа на стоящий за многочисленными замерзшими тополями и осинами туберкулезный диспансер.

Женские ляжки в чулках и их замечательные груди, совершенно неважно каких размера и формы, стали для меня самым действенным оружием в противостоянии с Бесконечностью.
Чуть что - и я тут же хватался за порнуху или бежал сломя голову к кому-нибудь из моих подружек, огромную благодарность к которым за свое спасение я испытываю по сей день.

Я приходил в себя.
Мир возвращался ко мне, и я все более срастался с ним.
Он уже не был съежившимся и робким.
Он уже не мог рухнуть в любую минуту, но я все равно снова и снова брал себя за шкирку и привязывался к нему все новыми и новыми хорошо знакомыми дополнительными якорями.

В конце концов мой мир вновь обрел для меня статус тихой, знакомой и надежной гавани.
Я снова с наслаждением стоял, пришвартовавшись к причалу, и с не меньшим наслаждением вдыхал сладковатый тошнотворный запах хорошо знакомого вонючего берега старой доброй реальности.

Отредактировано ML (10.07.21 21:05)