8.

Не помню с чего все началось, но в какой-то момент мне показалось, что Домал на меня больше не действует. Я несколько раз смачивал мой носовой платок, пока не потекло по ладони и по запястью.
Я все принимался дышать снова, но не было ровным счетом никакого результата.

Сидя на диване, я таращился по сторонам, в попытках воспринять хоть что-то неординарное. Но все оставалось обыденным.
Был подвал, были диваны, подвальный утоптанный сырой песчаный пол. Ромище, сидящий рядом. И больше ничего. Я забеспокоился, подождал, пока Ромище вернется и решил с ним посоветоваться.
- Ромище, Домал больше не действует!
Ромище окончательно пришел в себя, переспросил и не поверил.

- А ты попробуй! - Я поднес к нему руку с зажатой тряпочкой. Ромище вдохнул прямо из моего кулака.
- О чем ты говоришь? Прет как из бочки!
- Да прёт-то прёт. Но вообще не действует!
- Тебе кажется. Подожди, просто сейчас не то что-то, наверное.

Я пожал плечами и только и успел - пару раз вдохнуть. И тут все изменилось.
Я находился в какой-то сумеречной местности. Не было ни подвала, ни Ромище. Видно было только рядом и ровным счетом ничего, если смотреть в даль.

Я стоял на месте, а передо мной вдруг находился некто - именно вдруг находился, потому что он не появлялся, а и так был там.
Он был около метра ростом. По пропорциям - прямоугольное надгробье с, как мне показалось, слегка скругленными верхними углами.
И он совсем не двигался - словно в землю вросший был.
Едва я его увидел - он убил меня одним махом, но без всяких движений и взмахов. Как если бы что-то ухнуло, хотя ничего не ухало, словно как бы на одном духу.
И я разом в одно мгновение стал мертвым.

Я был мертв, но сознавал. Мне казалось, что я не дышал, то есть у меня не было дыхания. Не было и мыслей. Вообще ничего, даже памяти не было.
И не осталось ни одного слова. Только в этот момент я осознал, что всю мою жизнь, даже во сне, во мне тарахтели словечки-разговорчики. Постоянная болтовня. Мое открытые можно было сравнить с тем, что я всю мою жизнь, даже во сне, протрындел с кем-то, или сам с собой внутри себя.
Теперь я был совершенно мертв и лишь воспринимал. Задним числом, потом я думал, что убийство меня возможно было символическим и показался мне убийством только потому, что мой внутренний трындёж разом оборвался. Но тогда я точно знал, что именно так, как я сейчас (то есть тогда), чувствуют себя только что умершие.

Встретившийся мне, едва убив меня, принялся рассказывать. Это было действительно очень похоже на слова, никаких картинок или образов. Все знание приходило как бы по-очереди, смысл за смыслом.
И еще я точно знал, что он рассказывает мне все, что знает сам.
И еще осталось ощущение, что он рассказывал тяжелым низким басом, хоть я его и не слышал в буквальном смысле.
Я теперь не стоял уже, а лежал. Я сразу оказался лежащим, когда он меня убил.
Я лежал и внимал без единой собственной мысли, а он стоял надо мной как надгробный памятник и рассказывал.

Его рассказ заворожил меня мгновенно, я был потрясен до самых основ.
Он рассказывал всё - откуда мы пришли и куда мы идем, что и почему с нами случается при рождении и почему мы пребываем в столь безнадежном состоянии.
Я запомнил большей частью не столько его "слова", сколько мою реакцию на них и сами темы, о которых он говорил.
То есть когда он говорил о возможностях, которые нам даны - я запомнил как сокрушалось сердце - как же так, что все мы без исключения, даже врожденно больные и убогие, являемся совершенно невероятными существами, способными на столь многое, что и в собственной фантазии не снилось.

А когда он говорил о причине нашей бестолковости -  меня потрясал тот факт, что мы бесконечно одаренные и бесконечно бестолковые одновременно.

А когда он говорил о каких-то других живых существах и о наших с ними отличиях - у меня осталось чувство, что многие стремились бы обладать нашими способностями, но немногие согласились бы оказаться в нашей шкуре в силу нашей беспомощности в обладании собственными способностями.

У меня осталось воспоминание, что мы подобны огромным амбарам, полным сокровищ. Чего только в нас нет - просто горы драгоценностей.
Но амбары наши стоят с открытыми воротами, без замков и охраны. И никому, то есть нам же самим нет до них никакого дела. Мы даже не знаем, что эти сокровища вообще в нас есть.

Я помнил свое потрясение, когда узнал, что нас постоянно обворовывают. Как если бы крысы таскали драгоценное зерно, которое хранилось в наших амбарах.

Я если бы мог - выл бы во весь голос от чего-то еще, которое я совсем не помню. Мне потом стало даже казаться, что это мой разум встал на мою защиту чтобы меня не убила эта правда, настолько чудовищной она была. По-поводу этого у меня потом, правда появилась одна спасительная мысль (потом, а не тогда, когда я внимал) и я стал потом уже эту мысль думать и ею себя успокаивать.

Он говорил, что никто из нас ни одного мгновения своей жизни не жил как нам предопределено. Подразумевалась та Правильная Жизнь, о которой он мне тоже рассказывал.
И что даже самое ограниченное существо на свете не похоже на нас в этом смысле.

Еще он научил меня замолкать по собственному желанию, как это он сделал со мной, лишив меня слов и мыслей.
Это оказалось не сложнее, чем выключить свет посредством выключателя. Делалось на раз.
И я без слов поразился, как это я сам за все мое время жизни раньше ни разу не догадался о таком простом приеме.
У меня было чувство, что немало из того, чему он меня учил, я знал и без него, знал всю мою жизнь, но почему-то никогда не вспоминал про это такое очевидное и ясное знание.
И я без всяких мыслей радовался сердцем, что уж теперь-то уж точно не забуду снова. Ничего и никогда.

Там было столько всего рассказанного..
И я не знаю сколько я там провел по тому времени. Было ощущение, что чуть ли не целую жизнь.

Помню, под конец я очень долго "ходил по смыслам", то есть это он меня водил. Он мне показывал, как я себя запутываю. Как работает наш разум - это как многочисленные косы или дреды, которые так переплетены, что и концов не найти. а я только тем и занимался, что их расплетал и искал концы и всё куда-то следовал. Да еще радовался, если удавалось выделить какую-то отдельную волосину до самого корешка. Это, конечно, не волосы были, но по-сути как запутанные волосы.

********

По возвращению во мне немедленно включилась тарахтелка. Я даже вздрогнул от неожиданности. Я сразу понял, что это я опять начал думать. То есть это моя тарахтелка так громко поняла, что начала думать.
И я помню мою первую громкую мысль, которую начал думать.
Я думал, что все только что узнанное мной, известно любому прохожему на улице, потому что оно настолько очевидно, что только полный кретин мог не догадаться об этом сам.
И что нужно только подойти к любому прохожему (он даже немедленно предстал в моем воображении - в сером драповом пальто и заячьей шапке-ушанке) и заговорить об этом.

Я даже представил себе:
Стоит этот самый прохожий в сером пальто и заячьей шапке-ушанке. И я подхожу к нем и говорю:
- Слушай, скажи, а зачем мы тут все комедию ломаем? Зачем мы все этой нашей ерундой занимаемся?! Мы же знаем, что столько времени угробили, а жить еще и не начинали.
А он усмехается и пожимает плечами:
- Ну да, знаем, конечно. Я и сам не понял, зачем эта комедия. Все играют и я играл. Но можно и не играть. Давай не играть и жить по-новому.

И тут до меня дошло, что никакой прохожий меня не поймет и что он ничего не помнит. И что, кажется, я уже тоже ничего не помню.
И я с подозрением полез в мою память и в ужасе понял, что я действительно уже ничего не помню.
Что место, где я это все знал и понимал оказалось совсем не в моей теперешней голове.

И что я даже не могу вернуть себя в это место, потому что забыл тот совершенно сам собою разумеющийся способ, как выключать мою тарахтелку.

И мне захотелось орать, срывая голос, о том, какие же мы все безнадежные идиоты, и какая чудовищная правда скрыта от нас во время нашей жизни, и что мы с собой такие ужасные вещи добровольно делаем, и что нас ждет. И какая это страшная вещь - забыть! И какой же я дурак - ведь знал только что всю праду и тоже ее забыл.

Очень поддержало меня тогда, что я был не один, а с Ромище. Он меня тогда долго слушал, а потом долго молчал.
И я тоже сидел с ним рядом и молчал. Но уже не так, внутренне, как тогда, пока я был мертвым, а мне рассказывали.

****************************************      Конец     ********************************************

В заключение.

Будь у меня возможность вернуться в прошлое и сказать самому себе что-либо по этому поводу, я бы, наверное, воздержался от такого разговора.
Именно для меня это был полезный опыт. Потому что не имей я этого опыта - черта с два бы я поверил Кастанеде.

Что до самого опыта - без изложенных Кастанедой объяснений Дона Хуана, от всего моего опыта толку было мало. Во-первых, лишь в малой части его можно было использовать в отрыве из контекста целого Учения, о котором я и понятия тогда не имел. И ста моих жизней не хватило бы, чтобы понять, что со всем этим делать. Я бы не смог сам изобрести для себя велосипед, который изобретался на опыте многих поколений сначала древних, а потом новых видящих.

А тогда мне казалось.. Вот, пожалуй, сравнение:

Под окнами соседнего с моим дома иногда стояла прекрасная фура, красавец Вольво.
Видимо водитель-дальнобой жил в том доме, и оставлял машину под окнами в канун дальней поездки.

Однажды я увидел этого водителя.
Вольво приятно молотил и цикал свежими поршнями, а он сидел в кабине, с распахнутой дверью, поставив одну ногу на верхнюю ступеньку под кабиной и разговаривал со своим соседом.
Между ними была столь разительная разница, что сразу же хотелось оказаться на месте водителя Вольво.
Он, спокойный и размеренный, неспешно покуривающий сигарету. А внизу, у подножки - суетливый сосед с заношенным полиэтиленовым пакетом, задирающий кверху серое завистливое лицо под убогой кепкой.

На первый взгляд они принадлежали одному миру - вот он девятиэтажный дом, вот знакомые пыльные тополя, и улица, с разломами трещин на асфальте.
Но это только так казалось. Упал на обочину бычок докуренной сигареты, дверь мягко клацнула замком, и вот уже Вольво проурчал дизелем на повышенных оборотах, и снялся с места, и укатил в неведомые дали навстречу рассветам и закатам нескончаемой манящей дороги.
А в мире, где он вроде бы только что находился, оставался только что прикоснувшийся к совсем другой жизни завистливый сосед с убогим полиэтиленовым пакетом и погасшей беломориной на синюшной губе.

Все мы, наделенные новым опытом, были чем-то подобны тому водителю. У каждого из нас был свой Вольво. Был он и у меня. Он стоял, урча двигателем и мог укатить в любой момент куда как далее, чем Вольво, стоящее под окнами соседнего дома.
Можно было выкурить сигарету с соседом, пообщаться о том о сем с ним, или кем угодно, а потом мягко клацнуть дверью, махнуть рукой на прощание, нажать на газ, и покатить в неведомые дали.

И все бы хорошо, да мы и шагу не могли сделать без тряпочки, смоченной Домалом. И что-то сильно отличало эту тряпочку от Вольво.
Я чувствовал тогда, что отличает, но всё думал, а что именно..
А потом словно озарило:
Мы даже водить-то как следовало не умели - то есть водитель катил куда хотел, а нас несло куда несло. И много мест, куда нас приносило, мы бы по собственной воле посещать не стали.
И наоборот - куда бы еще не раз хотели попасть - оставались затерянными в бесконечных бесконечностях.

Я очень скоро с этим разобрался и окончательно бросил дышать.

Люди часто считают себя умнее и сильнее остальных. И непременно хотят попробовать на собственном опыте. И думают, что вытянут этот счастливый билет с удачей, что вот, используют какие-то вещества и что-то поймут и чего-то добьются.
Но они никогда и ничего не добьются. Потому что это невозможно, чтобы тебя занесло в такие дали, да еще и по-собственной воле, не имея того, кто тебя направит и проследит за тобой.
И чтобы ты туда мог вернуться по собственной воле, не зная как туда попасть, "не помня дороги".

Но для меня тогда вопрос стоял еще проще. Я не умел водить то Вольво. А самое главное, понимал, что никогда не научусь этому сам. И учить было некому.
И я мог продышать годами, как это делали другие, а потом остаток жизни пытаться вспомнить, что же я должен вспомнить.

Тем не менее, этот мой опыт помог мне всерьез взглянуть на Кастанеду. Меня все равно коробили и озадачивали некоторые места из его книг, но это не меняло главного.
Я не сомневался, что дон Хуан существовал. И не сомневался, что суть его Учения была безупречно изложена.

А большего мне было и не надо.

Solaris,

привет! рад тебя видеть! Сейчас убегаю на митинг в другом, рабочем виртуале. Потом появлюсь.

Solaris,
Отлично! Спасибо! Очень рад, что тебе понравилось. Тем самым окупается ценность потраченного на описание времени! 
Йууухууууууу